Подмосковный Зелёноград - городок учёных и технической интеллигенции. Здесь, в квартире Бориса Ивановича Шевченко, и произошла наша встреча. Коренастый, подвижный, в спортивном костюме, с простецкой улыбкой, он скорее походил на тренера, нежели на учёного. Весь светился искренностью и радушием.    - Как хорошо, что вы приехали! О Гриневиче могу столько рассказать, что никаких ваших блокнотов не хватит. А не хватит - найдём у меня. Но сначала пообедаем.На голодный желудок какие разговоры! Что-нибудь забуду, какая-нибудь извилина не так шевельнётся. - И озорно, по-мальчишечьи хохотнул,окончательно покорив своим добросердечием и дружеской простотой. Мы пообедали, и я снова взялся за авторучку. Борис Иванович как в воду глядел: мой блокнот стремительно набухал торопливыми записями. Несколько страничек и о том, как рядовой Шевченко в разведку попал.
   - Как? Вы не поверите... - Он заговорщицки понизил голос: - Жрать очень хотелось.
   - Не понял.
- А чего тут понимать? Прибыл на фронт из запасного полка. А какие там харчи! Водяной супчик - крупинка за крупинкой бегают с дубинкой, да каша-шрапнель - пара ложек от силы. А пайка хлеба - что тебе в блокадном Ленинграде. Отощал там, стал тонкий и звонкий.
   И вот прибыли мы во фронтовую часть. Наша стрелковая рота расположилась в какой-то деревеньке. Зима, морозище. Я постелил шинелку на пол - пора бай-бай. Рядом ребята из нашего отделения уже похрапывают. А мне на голодный желудок не спится. Вдруг распахивается дверь, и в клубах морозного пара вваливаются в избу какие-то привидения. Это я уже потом при свете коптилки рассмотрел: все они в масхалатах. Расселись за столом, достали хлеб, банки с тушёнкой, ещё какую-то снедь, трофейную что ли... Да так смачно, с шуткам-прибаутками стали пировать - ё-моё, у меня слюнки так и потекли. Заворочался на своей шинельке, как бы ненароком кашлянул раз-другой - обратил на себя внимание. Они заметили. "Эй, пехота, чего квохчешь? Раз уж не спишь, садись с нами".подбодрил: "Да не мнись, как девка не целованная, налегай!" Ну, я и налёг... "Откуда вы, ребята?", - спрашиваю. "Оттуда, - показал в сторону передовой их старшой. - Разведчики мы. Хочешь в разведку? Если очень захочешь, может, и возьмём. У нас потери после вчерашней заварухи".
   Хочу ли я в разведку? Ни о чём таком у меня и в мыслях до этого не было. А тут, как из пушки выпалил: "Хочу!" Но в голове не их лихая работа и геройские дела, а мысли о жратве. Вот где,думаю, наемся от пуза!..
   Ну, это вы не записывайте, всё равно ваш редактор не пропустит. Но вы спросили - я честно ответил.
   А теперь о Гриневиче... Это был разведчик экстра-класса. Самородок. И храбрости неимоверной. Сейчас могу признаться: с ним поначалу просто боялся ходить за "языками". В трусоватых вроде бы не числился, а вот боялся. Для него не было слов "трудно", "опасно", "невозможно". Он признавал только одно: "надо". Уже потом я понял: не отчаянный, безрассудный наш командир. Храбрость у него умная. Какой бы трудной ни была задача, он всё продумает, найдёт какой-нибудь ход, чтобы противника перехитрить.
   Был случай... Построил нас Гриневич и говорит: "Приказано взять пленного". А как пройти через немецкий передок? Перед нами ровное поле, ночью без конца ракетами освещается - незамеченной мышь не проскочит. Можно, конечно, по первой немецкой траншее шарахнуть артиллерией или миномётами и под этот шум попытаться как-нибудь проскочить. Но ведь и противник не лыком шит: на огонь может ответить огнём и похлеще. И тогда нейтральная полоса глубиной каких нибудь полторы сотни метров превратится в ад кромешный. Осколки не разбирают, где свой, где чужой.
   Стоим в строю, и каждый, наверное, думает: легко там в штабе приказывать! А Гриневич невозмутимо: "Со мной пойдут..."
   Ну что же, надо так надо. В нашем деле жизнь и смерть всегда рядышком. Осмотрел нас капитан. Лицо решительное, и весь он как пружина. Я уже хорошо изучил выражение его лица в разных ситуациях. Сейчас он о чем-то напряжённо думает. И вдруг улыбнулся широко так, по-свойски. "Ну что носы повесили? Впервые, что ли, за языком идём? Брали фрицев и будем брать! Есть у меня план"...
   И мы ещё раз убедились в тактической изобретательности нашего командира. А план был вот какой. Изготовить макеты солдат и с их помощью обозначить движение на одном участке, а перейти нейтралку в другом.
   Так и сделали. В нужный момент подняли макеты, стали ходить с ними по траншее. Немцы по ним - огонь. А мы, поисковая группа, в сотне метров от того места благополучно проползли к их передку. Захватили пленного и без потерь вернулись к своим...
   Борис Иванович откинулся на спинку стула, помолчал.
- Успеваете за мной записывать? Я ведь многие детали опускаю. Столько пережито! Это в моём рассказе всё так гладко: "проползли", "взяли пленного", "вернулись"... Но подробно рассказывать о деталях - как ползли, как брали "языка", как душа уходила в пятки при каждом шорохе - тут никакими словами не передашь. Я вам лучше про другой эпизод расскажу...
  Говорят, смелость города берёт. Так вот, в июле 44-го года мы, несколько десятков разведчиков во главе с Михаилом Гриневичем, атаковали и, можно сказать, освободили город Рава Русская. Сейчас это кажется просто невероятным. А ведь было!
  Вечером 19 июля наша разведгруппа во главе с Гриневичем вышла к мосту через реку в полутора километрах восточнее города. Уничтожили охранение на дороге, захватили пленного. Он показал: в городе гарнизон - примерно триста человек. Занят созданием укреплений и эвакуацией имущества. И ещё есть там самоходки, но сколько, не знает.
  Гриневич решил атаковать. Расчёт на внезапность. Тем более, что к нам подъехал на двух автомашинах взвод зенитчиков с крупнокалиберными пулемётами.
  На рассвете 20 июля мы с криком "ура" ворвались в город. У немцев - паника. Многие выскакивают из домов в одном белье... Захватили вокзал, не дали угнать эшелоны. Часам к восьми утра немцы оправились от шока и перешли в контратаку. Мы отбили её. Но Гриневича тяжело ранило в грудь и живот, он истекал кровью. Наскоро перевязали его. Я с одним бойцом находился возле капитана. Кричу товарищу: "Тащи командира, я прикрою!" Потом мы несколько раз менялись: один тащит, другой стреляет. А навстречу уже - части нашей дивизии...
  Останавливаю первую же машину. Объясняю: капитана надо срочно в медсанбат. Старший машины артачится. Уговаривать некогда. Срываю с плеча автомат... Словом, взяли машину силой. В кузов настелили сена, положили Гриневича. Я втиснулся в кабину. А где искать медсанбат? Едем на восток. И бывает же счастье! Минут через десять медсанбат сам нам встретился. Он уже был на колёсах.
 Сняли командира с машины, а в лице его - ни кровинки. Кто-то из медиков сказал: "Безнадёжный". Я никогда на фронте не плакал, а тут не выдержал...
  Была в медсанбате сестра... Симпатизировала нашему командиру. Когда услышала, что капитан безнадёжный, положила ему в кармашек брюк записку: сообщить ей, где он будет похоронен.
  Вернулся я в роту. У всех разведчиков подавленное настроение. Умом понимаем, что победа, взяли Раву Русскую, но что нам эта радость, если умирает командир, за которого каждый готов был отдать жизнь!
  А через несколько дней узнаём: жив наш Гриневич!Хирург Виктор Михайлович Воронцов постарался... Вскоре я получил от Гриневича письмо. Вот оно... (Развернул пожелтевший треугольник).
  "Здравствуй, Боренька! Сообщаю, что жив и немного здоров. Дела идут, дорогой мой, к улучшению. Скоро должен приехать. Через месячишко, как часы. Что же ты мне так мало пишешь? Ты меня не затруднишь, а наоборот... Я сейчас тебе не командир, а как раненый товарищ. Боря, береги себя, не подставляй под пули дурью голову. И обязательно жди меня. Как ребята? Все живы-здоровы? Передавай привет всем, всем. Желаю вам успехов в боевой жизни. Боренька, большое тебе спасибо за вывод меня с поля боя, за спасение мне жизни. Я тебя буду благодарить всю жизнь. Крепко, крепко целую, мой Боренька. Твой Михаил.
   Месяца через полтора, это уже в Польше было, сидим в хате, обедаем. Вдруг открывается дверь и входит... капитан Гриневич. "Здравствуйте, мальчики!" Он иногда нас так называл, когда был в хорошем настроении. Мы вскочили. Радость-то какая! Капитан стоит, улыбается. Полез в поясной кармашек за часами. И тут выпала записка: сообщить, где он будет похоронен. Гриневич засмеялся. "Отставить похороны! Мы еще повоюем!"
   Здесь я ненадолго прерву рассказ Бориса Ивановича и вернусь к запискам Гриневича, из которых явствует... После тяжёлой операции перевозить его в госпиталь было нельзя: мог не выдержать дороги. Медсанбат ушёл вперёд с наступающими частями дивизии, а Гриневич оставался лежать в одном из домов. Трое суток был без сознания. По приказу командира дивизии, тогда генерала Онуприенко, с Гриневичем остались врач, медсестра и три человека охраны, ибо в тех местах свирепствовали националисты-бандеровцы. Наготове стоял автомобиль с водителем
 Через неделю, когда раненый немного окреп, его перевели в развёрнутый в Рава Русской армейский госпиталь. Там он пролежал 18 суток и был доставлен во фронтовой госпиталь в Ровно.
   "Молодость брала своё, - писал в своих воспоминаниях Гриневич, - раны начали заживать. Врачи приложили немало сил, чтобы не только спасти мне жизнь, но и поставить на ноги. Но последствия ранений ликвидировать было трудно. Месяца через три медики стали поговаривать, что я буду проходить медкомиссию с целью признать меня негодным к строевой службе и направить в тыл. Вот тогда созрело у меня решение произвести побег в свою часть. По газетам и рассказам раненых, поступивших с Сандомирского плацдарма, я знал, что 6-я гвардейская дерётся на плацдарме юго-восточнее Ракув. Правдой и неправдой достал обмундирование, притом, солдатское, и без документов прибыл в родную роту... Пришлось "дезертиру" пойти к начальнику штаба дивизии и доложить, что из госпиталя сбежал. Он все мои дела уладил. А потом я доложил и командиру дивизии. 6-й гвардейской к тому времени командовал полковник Иванов. Вскоре из госпиталя пришли мои документы".
   А теперь слово Шевченко.
... - После возвращения Гриневича я был ранен и тоже тяжело. Отправили меня в глубокий тыл, на Кавказ. Лежу в Хостинском госпитале. Обидно, что совсем немного не довоевал...
   Гриневич не забыл меня. Его письма берегу. Они мне были как самое лучшее лекарство. Читайте...
   "Здравствуй, мой дорогой, любимый Боренька! Во-первых, разреши сообщить тебе, мой дорогой, что мы живы и здоровы, чего и тебе, мой милый мальчик, желаем. Боря, пиши, что тебе нужно. По возможности вышлем или привезёт Саша Макеев. Оставайся, мой дорогой котик, здоров. Крепко, крепко целую. Твой командир и товарищ Гриневич".
   Много я читал о фронтовой дружбе. Здесь была именно та. Настоящая.
   Гриневич с боями дошёл до Эльбы, войну закончил в Чехословакии. Служил на различных командных и штабных должностях, окончил военную академию. В 1973-м, прослужив в армии 32 года, в звании полковника ушёл в запас. Но военную форму не снял, стал школьным военруком. 17 лет проработал в 14-й Полоцкой средней школе. Его ребята из года в год становились лучшими стрелками города, в военно-спортивной игре "Орлёнок" - чемпионами и в городе, и в области, а "зарничники" заняли первое место в республике.
   Как он их учил, как старался не только добротно научить азам военного дела, но и воспитать порядочность и доброту, вложить в них выстраданное на войне понимание истинных человеческих ценностей, - о том можно написать отдельный очерк.
   Все, кто знал Гриневича, единодушно отмечали в нём поразительную скромность. Ни в чиновничьих кабинетах, ни среди ветеранов о своих заслугах не говорил.
   В 1985-м - к 40-летию Победы - Совет ветеранов 6-й гвардейской снова возбудил ходатайство о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Это была уже третья попытка. На сей раз представение подписал маршал Сергей Федорович Ахромеев, бывший послевоенный командир дивизии, в которой воевал разведчик.
   И снова представление "зарубили". Основание? У Гринневича уже есть боевые награды.
   Попробуй постигни эту канцелярскую логику! Впрочем, логики здесь никакой. Если уж говорить о переходе количества в качество, то странным, если не абсурдным, был бы отказ не награждать Золотой Звездой, скажем, лётчика, сбившего свыше двадцати вражеских самолётов, лишь на том основании, что за предыдущие воздушные бои его уже наградили несколькими орденами.
   К отпискам чиновников в этой истории ещё вернусь, а пока о том, как развивались события дальше.
    Весной 1991-го мне позвонила Нелли Николаевна: Михаил Степанович - в Минске, лежит в Институте травматологии. В последние месяцы ему стало трудно ходить. Решается вопрос об операции.
   Я приехал туда. Рассказал директору института и заведующему отделением, что за человек попал к ним, и для начала попросил улучшить ему бытовые условия.    За этим дело не стало. Но главное-то было не в бытовых условиях... Мне показали рентгеновский снимок.
   - Смотрите на отверстия в тазобедренной кости. Здесь оно нормальное, а здесь - явно сужено. Это опухоль. Растёт медленно, но растёт. Удалить её - значит удалить и часть кости, сделать Михаила Степановича полным инвалидом: ходить уже не сможет. И самое печальное: операция не даст гарантии, что не будет рецидива. Поэтому мы пришли к заключению: операцию не делать. Зачем понапрасну мучить человека? Так он с трудом, но всё-таки ходит и несколько лет ещё проживёт... Жене скажем, как есть, а вот Михаилу Степановичу говорить не надо. Подлечим его, снимем на время боль. Но больше ничего сделать, увы, не сможем.
   Понимал ли он, что обречён, что хромота будет прогрессировать и уже никакими стараниями хирургов не остановить неуклонное приближение развязки? Думаю, что понимал, но держался мужественно. О своих недугах старался не говорить. Беседовали мы с ним больше о политике. Шли бурные события конца горбачёвской "перестройки". Будущее страны было неясным, но осмыслить прошлое при нарастающем потоке гласности становилось уже легче.
   Не в пример многим из его поколения Михаил Степанович не испытывал тоски по уходящей системе. Его чистая, прямодушная натура не могла смириться с лживостью, лицемерием партийной идеологии. Старый солдат, честнейший человек, уж он-то не понаслышке знал о коррупции и в военной сфере, о чинодральстве, попрании служебного долга ради собственных амбиций и корысти. Сам рассказывал разные случаи из своей военной службы, зная цену несправедливостям, которые не только наблюдал, но и прочувствовал на себе.
   И вместе с тем я не заметил в нём озлобленности, обидчивости: ведь у него столько заслуг, а вот не получил от государства сполна того, что должен был получить. Зато охотно говорил о ветеранских проблемах. Уйдя в 1987-м из школы по состоянию здоровья, много сил и времени отдавал работе в возглавляемой им городской ветеранской организации. Как радовался, если удавалось что-то "пробить" хотя бы для одного фронтовика!
  Той же весной 1991-го он испытал большое потрясение. В Полоцк пришла телеграмма: умер Борис Шевченко. И надо же так безжалостно сработать закону подлости! Как раз в то время Михаил Степанович был прикован к постели: снова дали о себе знать фронтовые раны. Вместе с женой рыдал от горя и бессилия: судьба отняла возможность проститься с другом.
   А я отчаянно жалел, что так и не успел написать о Борисе Ивановиче Шевченко при его жизни. Опоздал. Навсегда опоздал. Прощай, отважный разведчик, верное, благородное сердце! Да, надо спешить. Поезда, уходящие во фронтовую молодость, не всегда возвращаются.
   Вскоре в "Знамени юности" появился мой очерк о Михаиле Гриневиче - "Из подвига ничего нельзя вычесть". Был помещён и снимок фотокора Серёжи Грица: Михаил Степанович в больничном скверике. Опершись на штакетник, о чём-то задумался. Взгляд устремлён вдаль, за спиной - белоснежные звёздочки цветущей вишни...
   Я тогда же прикинул: до очередного "круглого" юбилея Победы - ещё четыре года. Нечего ждать каких-то просветлений в головах столичных столоначальников, ведающих наградными делами. Надо что-то делать, и незамедлительно. Если бы Золотая Звезда пробилась, наконец, к Михаилу Степановичу, какой бы это стало для него мощной моральной поддержкой!
   С такой мыслью и отправился в Печи - в "свою" дивизию, наследницу 6-й гвардейской. Начальник политотдела полковник Орлов одобрил моё предложение - возбудить ходатайство о присвоении фронтовому разведчику высшей награды страны.
   - Конечно же, Гриневич звание Героя заслужил с лихвой. Но... Поймите меня правильно и не считайте бюрократом. Всё, что вы мне рассказали, к делу не пришьёшь. А что мы можем взять за его основу - свидетельства генерала Иванова, публикации о Гриневиче в дивизионке? Мы их, конечно, пустим в ход, но этого, согласитесь, мало. Нужно что-то более основательное. Очевидцев подвигов Гриневича, наверное, и не осталось. А если они и есть, то где их искать? Надо найти документ. Да не лишь бы какой, а такой, чтобы там (полковник показал пальцем на потолок) уразумели: достоин!
   Я согласился: логично. И тут же предложил:
   - Так пошлите меня от дивизии в Подольск, в Центральный архив Министерства обороны.
   - Без проблем, дорогой. Командировочное предписание выпишем.
   И я приехал в Подольск. Не скрою: с надеждой и некоторым страхом. Как в этом океанище документов найти то, что требуется? Предположим, найду подтверждение, что да, служил в 6-й гвардейской командиром разведроты старший лейтенант, а затем капитан Михаил Гриневич. Но в этом и так никто не сомневается: в военкомате есть его личное дело, в котором зафиксированы все этапы прохождения службы. Наградные листы? Но ведь их писали "под ордена", орденами и награждали - явление для тех лет заурядное. Нет, надо найти нечто другое  - документ о каком-то особом подвиге разведчика, достаточно ярком, чтобы уже никаких сомнений: человек заслужил Золотую Звезду.
   И меня осенило: если такой документ и существует, то это скорее всего политдонесение. Политработникам всех рангов вменялось в обязанность систематически подавать "наверх" сведения не только о ЧП, но и о настроениях личного состава, об отличившихся в боях. Поэтому в первую очередь запросил политдонесения начальника политотдела дивизии.
   С каким же трепетом ждал, пока в читальный зал поступят эти "дела" И вот они передо мной. И уже ничего больше для меня не существовало в этом мире, кроме строк, отпечатанных на машинке или написанных от руки, порой не очень разборчиво, торопливо, с тяжеловесной стилистикой, штампованными оборотами.
   Да ладно, простим это авторам политдонесений. Им тогда было не до изящной словесности. Но, милые мои, что же это вы так многословно и всё вокруг да около? Митинги, партийные и комсомольские собрания, патриотические высказывания бойцов, вдохновлённых очередным приказом товарища Сталина... Побыстрее к делу, к делу переходите! Ага, вот, наконец, и про настоящее дело: "В боях под Понырями". "Героический подвиг парторга роты старшего сержанта Серебренникова". "Комсомольский вожак тов. Должанский личным примером увлёк бойцов в атаку"...И опять про митинги, беседы парторгов, приём в партию кандидатов в члены ВКП(б) и что сказал при этом красноармеец Морозов и сержант Петрученя...
   Просмотрены уже десятки страниц. Ну где же, где хоть что-нибудь о Гриневиче и его разведчиках? Неужели в политотделе не знали, как они воюют? Быть того не может!
   И вдруг в глаза ударил заголовок: "Роль разведки при овладении Рава Русской". Политдонесение начальника политотдела 6-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии подполковника Лумпова начальнику политотдела 13 армии 22 июля 1944 г., а следом - второе донесение, более обстоятельное. Впиваюсь глазами в текст..
   "Операция по взятию города Рава Русская являет собой образец бесстрашия, мужества, боевой дерзости разведчиков, вступивших в неравный бой с гарнизоном города, усиленным самоходными пушками и броневиками. Группа стремительной атакой ворвалась в город, овладела им..." И далее подробности. Отмечался при этом героизм гвардии капитана Гриневича, назывались имена наиболее отличившихся его подчинённых.
   Таким образом, всё, что рассказывал мне об освобождении Рава Русской Шевченко, полностью подтвердилось. Спасибо вам через десятилетия, гвардии подполковник Лумпов! Вы сохранили для Истории факт, который едва ли имеет аналог в Великой Отечественной: горстка разведчиков в неравном бою сыграла ключевую роль в освобождении города. И душой этой беспримерной атаки был Михаил Гриневич.
   Нетрудно представить, что могло бы произойти, не прими он столь дерзкое решение. Гитлеровцы успели бы вывезти эшелоны с боевой техникой и награбленным имуществом и напоследок взорвать вокзал, а три сотни солдат и офицеров гарнизона, усиленных тридцатью самоходками и броневиками, могли бы положить на подступах к городу и в нём самом немало наших бойцов.
   Героический подвиг, совершённый Гриневичем и его разведчиками, очевиден. Даже если на его счету ни до, ни после этого не было бы ничего значительного - ни десятков добытых "языков", ни захвата и удержания плацдармов на Двине, Одере, Нейсе, ни спасения гвардейского Знамени дивизии и многих других славных дел, штурм Равы Русской давал веские основания наградить командира разведроты Золотой Звездой Героя.
    Однако представления к высшей награде по горячим следам подвига не последовало. Наградили орденом Александра Невского. Награда для младшего офицера хотя и лестная, но по такому уникальному случаю - весьма скромна.
   ...Приятная неожиданность - увидел в архиве добротно переплетённый полный комплект дивизионной газеты фронтовых и первых послевоенных лет. (В редакции "Звезды Советов", где я работал в 1963 - 64 гг., многих листов в подшивке за те годы не оказалось). Теперь, когда столько узнал о Михаиле Степановиче, прочитанное в дивизионке о нём и его разведчиках воспринималось куда острее и глубже, чем 27 лет назад. Снова и снова искал уже знакомые фамилии. Я сроднился с этими людьми, хотя никого из них, кроме Михаила Гриневича и Бориса Шевченко, никогда не видел.
   Описав в номере дивизионной газеты за 25 апреля 1944-го один из успешных поисков, возглавляемых командиром роты, ефрейтор Борис Шевченко далее писал: "Много боёв и разведок провёл с тех пор гвардии капитан Гриневич, много бесстрашных вылазок, героических рейдов в тыл врага совершил он со своими следопытами, много привёл "языков", много раз смотрел смерти и опасности в глаза...Но, как и раньше, он всегда лично сам идёт в поиск, сам ведёт в бой своих ребят. Нам, его солдатам, хорошо известны его смелость и его умение. Каждую операцию он детально разрабатывает, в каждый поиск вносит что-то новое, более совершенное..."
   Читал эти строки и думал: вот она, аттестация "снизу". Бесхитростная, идущая от солдатского сердца. Её бы - да к официальным донесениям и наградным листам. Тогда куда убедительнее и полнее было бы представение о качествах и делах того или иного офицера на фронте.
   Окрылённый архивными находками, вернулся в дивизию. Начальник политотдела с чувством пожал мне руку.
   - Теперь совсем другое дело. Без задержки посылаем представление на Гриневича. Кстати, вы поможете его составить?  Разумеется! Уехал из дивизии, оставив там всё, что требуется, чтобы пустить дело в ход. И стал ждать, каков же будет результат. Но миновал май 1991-го, а Указ о присвоении Михаилу Степановичу Гриневичу звания Героя Советского Союза в газетах так и не появился.
   Снова поехал к начальнику политотдела дивизии. И тот сообщил: из округа пришёл ответ: Гриневич уже имеет боевые награды, и посему "никаких дополнительных награждений и перенаграждений производиться не будет"...
   Старая песня с заезженным мотивом. Поскольку представление дальше округа не пошло, у меня возникла мысль: а не двинуть ли это святое дело, минуя промежуточные инстанции, напрямую в Верховный Совет СССР? И пусть ходатайство возбудит газета. В "Знамёнке" идею одобрили, представление ушло в Москву. Если не считать осечку в штабе Белорусского военного округа, это была четвертая попытка.
   Вскоре в редакцию пришла бумага из секретариата Президиума Верховного Совета. "Сообщаем, что ваше ходатайство о присвоении звания Героя Советского Союза Гриневичу Михаилу Степановичу направлено для тщательной проверки и на заключение в Главное управление кадров Министерства обороны СССР. Заключение МО СССР вместе с другими материалами по данному вопросу будет рассмотрено на заседании Комиссии по государственным наградам СССР при Президенте СССР. О результатах вам будет сообщено".
   Ответ обнадёживающий. Но шла неделя за неделей, а вестей из Москвы больше не было.
   Михаил Степанович как-то упомянул: начальник Генштаба - его сослуживец по 15-й механизированной дивизии. Подполковник Моисеев тогда командовал полком, а подполковник Гриневич служил в штабе дивизии и однажды крепко выручил комполка, когда у того произошла крупная неприятность. Такие вещи запоминаются. Главное управление кадров, куда передали ходатайство газеты, - структура Генштаба.
   Письмо от имени Совета ветеранов 6-й гвардейской дивизии было отправлено.   Увы, и на этот раз напрасно мы ждали ответа. Возможно, клерки в Генштабе посчитали ветеранское письмо не заслуживающим внимания столь крупного военачальника. А если сам Моисеев его и прочитал, ему, видимо, было уже не до Гриневича: приближался август 1991-го, в Москве назревал антидемократический путч, в подготовке которого, как потом выяснилось, начальник Генштаба принял весьма активное участие. Но я, разумеется, тогда об этом не знал и поехал в Москву - в Главное управление кадров Министерства обороны. У меня были все необходимые доказательства: тексты двух фронтовых политдонесений об освобождении Равы Русской, выписки из дивизионной газеты "Звезда Советов" и других архивных материалов - с указанием номеров фондов, описей, дел, листов. Дополнить их мог и живший в столице весьма авторитетный свидетель подвигов Гриневича - фронтовой комдив, Герой Советского Союза генерал Иванов. Его московский адрес и номер телефона тоже были приложены.
   Принявший меня полковник взял бумаги.
  - Да-да, понимаю... Возможно, ваш Гриневич и заслужил высшую награду. Но знаете, сколько у нас подобных представлений? Свыше шестисот!
   Кадровик снисходительно посмотрел на меня с видом человека, переполненного информацией, недоступной мне, провинциалу.
   - Ну и что? - ответил я. - На фронте представлений было куда больше. И ничего, разбирались с каждым.
   Пришлось напомнить и о том, что только за форсирование Днепра Героями Советского Союза стали около 1700 человек. Награждали по горячим следам событий: времени на раздумья было немного. Случались и ошибки: или переоценивали кого-то или, наоборот, недооценивали. Но теперь-то можно глубже осмыслить те или иные боевые свершения, сравнить их друг с другом и отобрать "самые- самые". И если подвиг неопровержимо доказан, если он действительно подвиг, то есть человек совершил нечто выдающееся, такое, что не меркнет с годами, то почему же надо тормозить заслуженную награду всякого рода бюрократическими отговорками? Управленец ничего не возразил, однако и не проявил никакой конкретной заинтересованности.
   - Хорошо, хорошо, - сказал он, выпроваживая меня из кабинета. - Разберёмся.
    - Да уж, пожалуйста, разберитесь. Все необходимые данные у вас. Подольский архив - неподалёку. Генерал Иванов живёт в Москве. Телефон - в вашем кабинете. Что ещё от меня требуется? Полковник развёл руками. На том и расстались.
   Потом был путч и его провал, а через четыре месяца развален Советский Союз, и с ним ушло в Историю и звание Героя Советского Союза.